Boris Tchaikovsky

— Я ценю интерпретаторов — и верных "букве" композитора, и привнесших свое понимание, сопереживание. Приведу пример: Нейгауз и Софроницкий, исполняя Шумана, были оба верны авторскому тексту, но насколько по-разному звучал Шуман и у Нейгауза, и у Софроницкого!
Я сотрудничал со многими исполнителями. Творческая судьба почти всех моих сочинений связана с их энтузиазмом, за что я им очень благодарен. Концерт для скрипки с оркестром написан по предложению моего друга Виктора Пикайзена и ему посвящен. Поэма "Ветер Сибири" посвящена Владимиру Федосееву, под управлением которого звучат многие мои сочинения. У меня гораздо меньше произведений, относительно исполнения которых предварительная договоренность не существовала.
Как будто бы, на первый взгляд, традиционно трактует Б.Чайковский музыкальные инструменты и человеческий голос, однако и здесь он неповторим. Возьмем, к примеру, фортепианную музыку. Именно фортепиано стало для композитора самой ранней формой творческого высказывания, а возможно и творческой лабораторией. В 1944 году, будучи студентом третьего курса консерватории, он играет на экзамене свою Первую сонату. В 1971 — в расчете на свои артистические возможности пишет Фортепианный концерт, сочетающий техническую масштабность и тонкость лирического переживания. Сам прекрасный пианист, Б.Чайковский вплоть до последнего времени исполняет свои сочинения. И его трактовка, пожалуй, самая убедительная и точная.
Композитор никогда не пользовался эффектами "приготовленного" фортепиано, но ему неизменно удавалось выявить богатейшие красочные и технические средства инструмента. Он писал для рояля просто и ясно.
Многие фортепианные опусы Б.Чайковского созданы в детские и юношеские годы. Автор, по-видимому, считает их важными в своем творчестве, так как в середине 80-х годов опубликовывает их, не подвергая коренной переработке. Художественная самобытность детских пьес Б.Чайковского тем более примечательна, что заниматься музыкой композитор начал не столь рано.
— В моем развитии мне помогла семья. Мама очень хотела, чтобы я учился музыке, она была врачом, отец преподавал экономическую географию в высшем учебном заведении. Он самоучкой выучился играть на скрипке и в свободное время музицировал. Родители очень любили музыку, водили нас с братом в театры, на концерты. У мамы был хороший музыкальный вкус, кстати, она любила Прокофьева, а я не очень. И вот как-то она дает мне три рубля и говорит: "Сходи в кино, посмотри "Александра Невского", да слушай внимательно музыку!". Но в музыкальную школу отдали меня году в 35-м, когда мне было лет десять-одиннадцать. У меня был очень хороший учитель Славин. Это был замечательный музыкант, который мог бы стать широко известным (к сожалению, по доносу он был посажен в тюрьму, больше я о нем ничего не слышал. Он бесследно исчез). Я быстро продвигался, и мама заметила, что я играю что-то "не то". Славин посоветовал купить мне побольше нотной бумаги...
Б.Чайковский по-прежнему верен классическому идеалу красоты, за что его нередко упрекают зарубежные критики7. И в этом видится нечто, роднящее его с Моцартом. Но не будем прямолинейно понятыми: как уже говорилось, светлые, оптимистичные страницы нередко соседствуют в музыке Б.Чайковского с глубоким драматизмом, мрачными предчувствиями. Воплощенный композитором образ красоты чужд слащавой красивости, строг и возвышен: в этой строгости улавливается также несомненная связь с высокими образцами античности.
В стоической верности художника "эстетическому кредо красоты" ощущается его стремление спасти человека от моральной деградации, а искусство в период кризиса — от пустоты антигуманизма.
— Кризисная эпоха в музыкальном искусстве наблюдается на всех уровнях: музыкального творчества (выше я уже кратко сказал, в чем), музыкального образования и падения вкусов публики. Уровень образования стал заметно ниже. Студенты приходят в консерваторию, а не знают азбуки, элементарных норм формообразования, чему раньше учили в училище и даже в школе (хотя, конечно, есть и хорошие ребята). Вспоминаю свои занятия в музыкальной школе. (Мне везло на учителей с детства, это были знатоки педагогики!). По фортепиано я учился у Елены Фабиановны Гнесиной — она организовала группу особо одаренных детей, а класс детского сочинения вел талантливый педагог Евгений Иосифович Месснер. Как он умел объяснять нам сложнейшие истины, причем не "сюсюкая", например, разработку: "Вот у тебя один мотив, вот второй, вот третий и т.д. Ты возьми один из них, например, первый, проведи его в другой тональности, потом еще, и пошло! А дальше — сам знаешь, что надо делать!". Потом Месснер начал учить меня оркестровать. Принес партитуру Чайковского и обращает внимание: видишь, как у него голоса оркестрованы, — пара и пара — это "наслоение", а это "перекрест", а это "окружение" (и все сопровождалось выразительным показом на пальцах). Я никогда не пользовался приемом "окружение", но запомнил его на всю жизнь. И в консерватории мне повезло, потому что Шостакович и Мясковский были не только великими композиторами, но и настоящими педагогами. Шостакович ничего не навязывал, он, скорее, направлял. Когда я достиг, по его мнению, необходимого профессионализма, он предоставил мне большую творческую свободу. Но до этого действительно меня опекал — недель шесть.
Николай Яковлевич всегда, если хотел что-либо объяснить, показывал, как это сделано у того или иного крупного мастера. Крепкую профессиональную базу я получил еще в училище. Меня даже освободили в консерватории от занятий по гармонии.
[...]
("Музыкальная академия", 1996, № 1. С. 5–10.)